Читальный зал

Памятник Бабелю в Одессе. Фото lexzag.livejournal.com

Везде чужой Бабель

Родившись в ассимилированной семье, Исаак Бабель всю жизнь пытался уйти от еврейской Молдаванки. Но войдя, как казалось, в новую среду, он так и остался для нее чужим. Чем было еврейство для Бабеля в жизни и творчестве, удалось ли писателю уйти от него или именно к истокам он возвратился в конце своей жизни – этим вопросам посвящена диссертация Давида Розенсона, директора фонда «Ави Хай» в странах СНГ, которую он только что защитил в РГГУ.
Диссертация написана по-английски и называется сложно: «Cognitive Insider vs. Social Outsider: Isaac Babel as Seen Through the Prism of the Red Cavalry Cycle, his 1920 Diary and Letters to his Family» («Когнитивный инсайдер vs социальный аутсайдер: Исаак Бабель через призму «Конармии», дневников 1920 года и писем семье»). С автором работы поговорила корреспондент Jewish.ru.

— Как получилось, что директор благотворительного фонда защитил диссертацию по литературе?

— Кроме своей основной работы, которая касается жизни еврейской молодежи в странах СНГ, я всегда интересовался, даже, может быть, был влюблен в русскую литературу. И самым притягательным для меня был Исаак Бабель. Но это мои ночи, не мои дни. Хотя литература – это механизм, которой привлекает многих «неафилированных» евреев, с которыми мы тоже работаем.

— Почему все-таки именно Бабель?
— Бабель знаменит не только как человек, который умел писать, но как человек, который творчеству и литературе отдал, наверное, всю свою жизнь. Многие до сих считают, что он был очень русским писателем. Например «Конармию», безусловно, можно считать образцом великой русской литературы. Но если вчитываться в эти рассказы, невозможно отделить их от еврейской тематики. Когда я только начинал свою работу, мне казалось, что «Одесские рассказы» будут намного более еврейскими. Однако позже стало понятно, что это именно «Конармия», где нет ни одного рассказа, в котором не затрагивалась бы тема еврейства. У меня была идея – посмотреть на человека, который вышел из достаточно ассимилированной еврейской семьи. Он родился в Одессе, жил в Николаеве, вернулся в Одессу, которая в то время была очень еврейский город, получил, как он сам пишет, еврейское образование, выучил иврит, изучал Талмуд. Вместе с тем он знал французский и немецкий, его первые произведения были написаны на французском, а главным образцом писателя для него был Мопассан, он старался писать на французском, но у него ничего не получалось. Позже он предпринимает попытку войти в мир казаков – мир, который ему был совсем незнаком. «И я должен был прийти к миру, который я не знал», писал он.

— В основе вашей работы лежит противопоставление двух понятий – «когнитивный инсайдер» и «социальный аутсайдер». Что это вообще значит?
— Это основное понятие неразрешенного двоемирия: свойство одновременно входить в очень интимную среду, где еврей живет, и оставаться аутсайдером. Тому есть множество примеров, один из самых ярких – Марк Шагал. Он также родился в штетле, стал великим художником, но в его письмах и публичных речах мы видим его постоянное аутсайдерство по отношению к той среде, где он жил.

— Почему Бабель старается выйти из еврейского мира?

— Если помните, в рассказе «В подвале» он пишет, как чувствует себя закрытым. У него смешные, сумасшедшие родственники. Школа, которую он описывает, мультикультурная, в ней учатся люди разных национальностей, разных вероисповеданий, разных сословий. Понятно, что в такой ситуации человек сразу считает себя мультикультурным. И в то же время он всегда как-то связан с Молдаванкой, с еврейской Одессой, откуда он пришел. Кроме того, он был из очень ассимилированной семьи, хоть и получил еврейское образование. Его интересовало, как живут люди за старыми еврейскими стенами Молдаванки.

— В чем проявлялась эта ассимиляция?

— В Одессе тогда жили ведущие еврейские писатели и личности: Бялик, Клаузнер, Черняховский, здесь было развито движение сионистов, и в тоже время происходили ужасные погромы, самым ярким из которых был одесский погром 1905 года. Первые погромы были совершены греками, потому что евреи очень крепко обосновались в мире бизнеса. Если в других местах черта оседлости не позволяла, чтобы евреи на том же уровне, что и неевреи, вошли в мир бизнеса, в мир литературы, мир культуры, то Одесса в этом очень сильно отличалась. Однако та ассимиляция очень отличается от сегодняшней. Например, почти все евреи, включая и Шолом-Алейхема, и Бялика, получили в детстве еврейское образование: либо в хэдере, либо в школах, где дети получали половину русских и половину еврейских знаний. Вообще ассимиляция в Одессе была распространена на очень высоком уровне. И даже если отец Бабеля очень хотел, чтобы он играл на скрипке и стал будущим Яшей Хейфецем, мы видим, что Бабель решил уйти в «большой мир» который был важен для него, мир литературы. В рассказе «Пробуждение» показано, что именно нееврей (Максим Горький – Ред.) мотивировал его, чтобы он вышел в мир, что не зная мира, нельзя стать хорошим писателем. Бабелю нужно было отправиться «в люди», познакомиться с миром, который был для него чужим.

— В 1920 году Бабеля направляют в 1-ю Конную армию Буденного в качестве военного корреспондента под именем Кирилла Васильевича Лютова. Почему он пошел на фронт? Почему под русским именем?

— Это интересный вопрос – почему он туда пошел. Несмотря на то, что он был выписан из армии, несмотря на то, что был очень больным. Его друг Лифшиц тоже должен был пойти с ним, но в последнюю минуту родители заперли его в комнате и не дали ему выйти. А Бабель исчез, своим родителям он не сказал о том, что идет воевать, долгое время, те месяцы, когда он служил в Конармии Буденного, его искали между мертвых и живых и не знали, что с ним случилось. Вернулся он ужасно больным, очень долго приходил в себя, не мог смириться с тем, что видел. И только после этого начал писать. Он сам говорил, что только произведения после 23-го года – настоящие его произведения. То, что меня особенно поразило, – это дневники 1920 года. Знаете, есть такая литературная игра – сравнивать эти записки и «Конармию», находить в «Конармии» то, чего не было в дневнике. В дневнике описан буквально каждый день. Бабель описывает синагоги, в которых он бывает, раввинов, которых там встречает, описывает, как он все время хочет жить в еврейских семьях, как своими собственными глазами видит, как убивают и мучают людей. И вместе с тем не все в нем узнавали еврея, только однажды шестилетняя девочка догадалась, что он разговаривает на идише. Поэтому он спокойно слушает разговоры евреев про то, что сначала был Хмельницкий, после этого были другие поляки уже несколько сот лет спустя и теперь пришли коммунисты, которые должны были их спасти – но вышло то же самое, мир просто повторяется. В некоторых местах Бабель пишет о своих страданиях от того, что не может спасти людей вокруг себя. «Потому что я русский», - объясняет он. В других же местах он называет себя чужим уже потому, что евреи – это его братья. Именно в этом внутренняя борьба Бабеля.

— Между евреем и русским?

— Между миром евреев и внешним миром.

— Казаков, коммунистов? Получается, он принял революцию?
— Думаю, в начале у него была искренняя вера в то, что революция может синтезировать, свести два мира вместе - еврейский и русский. Это можно увидеть в необыкновенном рассказе «Сын рабби», где старый Гедали привозит его к раввину и в конце которого описана смерть его сына Элиягу. Среди вещей этого мальчика были найдены портреты Ленина и Маймонида, лежащие бок о бок, а поля коммунистических листовок были исписаны заметками на древнееврейском. В своей диссертации я показываю, что вначале Бабель искренне мог верить, что новый мир может привести к тому, что евреи смогут жить спокойно рядом с окружающим их нееврейским миром. В рассказе «Первая любовь» мальчик видит казака-офицера на лошади и любуется им, он видит в нем красивого, сильного мужчину, видит силу того мира. Но с другой стороны, в цикле рассказов есть множество сцен зверств и жестокости казаков. И описано это все очень сильно, языком, который был только у Бабеля. Паустовский в своих воспоминаниях рассказывает, как Бабель переписывал, переписывал и переписывал свои рассказы. Иногда на рассказы в несколько страниц у него было 200 и 300 вариантов. Он постоянно стирал, вычеркивал, говорили, что он зачеркивал карандашом так, что на бумаге оставалась дырка. Это все из-за того, что он старался поймать на бумаге свою внутреннюю борьбу, которая постоянно шла в нем. Он пишет в одном из своих воспоминаний: люди говорят, что я больной из-за астмы, которая у меня внутри, но я больной из-за того, что слова не формируются вместе, а мне надо высказать и описать это правильно.

— Удается ли в результате Бабелю уйти от этого двойного мира, определить свою принадлежность?

— Это то, что меня заинтересовало в Бабеле, ведь и сейчас мы живем в этом двойном мире. С одной стороны, мы живем в русском обществе, с другой – у нас есть богатейшая история, важное еврейское прошлое. Эти два мира Бабель старался, но так и не смог сочетать, и в каком-то смысле это убило его возможность писать. Вот вывод, к которому я пришел в своей работе: не то, что его расстреляло НКВД, а то, что единственный выход, который у него оставался, – это тишина, он не мог ничего писать, потому что в конце жизни он, наверное, уже понял, что эти два мира не могут сочетаться вместе. Чем больше он понимал, что мир, в который он хотел войти, должен быть не чужой, а свой, и тем больше он понимал, что он всегда в нем останется чужим, тем больше он шел в еврейство, с которого начинал. Но и туда он не мог вернуться, потому что уже ушел оттуда. И он оказывается посередине: и не в том мире, и не в том. Парадоксально, но в каком-то смысле казаки могли напоминать ему евреев – они тоже были другими в своем обществе, они не были русскими. Большинство из них вообще воевали на стороне поляков. Так что они тоже были чужими, как евреи. Можно провести такую параллель. В первом рассказе цикла «Конармия», когда его будит дочка хозяина (беременность которой можно воспринимать как будущее еврейского народа, надежду на то, что он может выжить) и показывает ему своего зарезанного поляками отца, она начинает кричать: «Где еще на всей земле вы найдете такого отца, как мой отец...» Те же слова мы слышим и в другом рассказе, «Афонька Бида». Но там говорится о любви казаков к их лошадям, там эти слова касаются убитого коня: «Такого коня, где его найдешь?» Часто автор просит об одной вещи – способности убить. В «Смерти Долгушова» ему этого сделать не удается. А в знаменитом рассказе «Мой первый гусь» – убийство совершено. И только после этого казаки принимают его, они ло
жатся вместе спать, их ноги переплетены – все, он вошел в этот мир.

— Благодаря убийству?..

— На первый взгляд, благодаря убийству, однако заканчивается рассказ тем, что он засыпает, и ему снятся сны о крови. Он не может убить, он не может быть таким, как они – его еврейское прошлое ему этого не позволяет, его детство, его понимание жизни. Да, они его приняли из-за того, что он смог убить, но в дневнике, где он описывает ту же самую ситуацию, нигде нет убийства, Бабель добавил это в рассказ. Творчество для него было чем-то большим, чем реальная жизнь.

— Почему почти через сто лет все-таки нужно – или не нужно – читать Бабеля?

— Меня все это интересует не с точки зрения современного мира, а больше с точки зрения человека, который может жить в этих двух мирах, потому что это то, где я живу. Большинство моих проектов, в том числе и как директора фонда «Ави Хай», я делаю для того, чтобы привлечь к еврейству тех, у кого не было даже такого «ассимилированного» детства и образования, как у Бабеля.
Беседовала Анастасия Хорохонова

jewish.ru