Читальный зал

Любовь к Одессе в двух действиях. Спектакль «Пятеро» стал очевидным хитом русской драмы

«Я очень люблю жизнь вообще, и свою жизнь особенно люблю и люблю ее припоминать, но только с апрелей до сентябрей. Зачем Бог создал зиму – не знаю; Он, бедный, вообще много напутал и лишнего натворил. Большинство моих знакомых уверяют, что им очень нравится снег: не только декоративный снег, верхушка Монблана, просто белая краска на картине, можно полюбоваться и отвернуться, – но будто бы даже снег на улицах им нравится: а по-моему, снег - это просто завтрашняя слякоть. Я помню только лето».
Эти слова, написанные автором романа «Пятеро» Владимиром Жаботинским от своего лица, в одноименном спектакле (жанр обозначен так: любовь к Одессе в двух действиях) Одесского академического русского драматического театра произносит Игнац Мильгром устами народного артиста Украины Олега Школьника. Автор инсценировки романа и режиссер Алексей Литвин в целом очень удачно перевел прозу на язык театра (некоторые шероховатости легко поправимы и даже теперь не портят общего впечатления), тонко распределив между множеством персонажей те реплики, которые им просто невозможно не произнести. И прообраз автора Владимир Зеев (под именем Зеев писатель-сионист стал одним из идеологов государства Израиль, где теперь во многих городах существуют улицы Жаботинского), которого играет Александр Суворов, отнюдь не становится «фигурой от автора», не заслоняет других персонажей и главную героиню – Одессу, которая по разным причинам и сегодня в упадке, и в начале прошлого века не лучшие времена переживала. Не только о еврействе речь в романе и спектакле – об одесситах, одесской жизни, неповторимом городе и мироощущении его жителей.
Грустно становится в финале, когда бутафорский снег сыплется на сцену из-под колосников, рифмуясь с погодными безобразиями, царящими за порогом театра; когда печальные реплики так же рифмуются с настроениями сегодняшнего дня. Но ведь гораздо хуже, если спектакли ничего не говорят ни уму, ни сердцу. Нынче случай не такой – «Пятеро» наверняка станут таким же хитом театра, каким был «Закат» по Бабелю. Наконец это расточительство – не иметь в репертуаре спектакля на одесскую тематику при том богатстве выбора, который дает наша литература.
Именно тогда, когда грозный двадцатый век только начинал демонстрировать свой оскал, рушились традиционные семьи, подрывались устои: «Нравственное равновесие человечества искони держится именно только на том, что есть аксиомы: есть запертые двери с надписью «нельзя». Просто «нельзя», без объяснений, аксиомы держатся прочно, и двери заперты, и половицы не проваливаются, и обращение планет вокруг солнца совершается по заведенному порядку. Но поставьте только раз этот вопрос: а почему «нельзя»? - и аксиомы рухнут». Пятеро детей Игнаца Мильгрома каждый на свой лад поставили себе этот вопрос – и все рухнуло…

«У меня болит его голова»
Самый любимый сын Игнаца Альбертовича и его супруги Анны Михайловны (заслуженная артистка Украины Наталья Дубровская), Сережа – блестящая работа молодого артиста Михаила Игнатова. Из пятерых детей почтенной пары (отсюда и название – «Пятеро») Сережа – натура самая сложная, талантливая, склонная к сочинению эпиграмм («Вошел, как бог, надушен бергамотом, а в комнате запахло идиотом», «Бог знает как одет, нечисто выбрит – того и глядь, он что-нибудь да стибрит», а заодно к философствованию, риску, что и приведет, яркого, шумного, обаятельного парня к трагическому концу. К сожалению, несколько невнятно подан в спектакле финал Сережиной истории; зрители, не читавшие роман, так остались гадать: он умер или только был ослеплен ревнивым мужем и отцом его любовниц, что хуже смерти?
Трагедия, конечно, начинается не с первых минут спектакля. Сперва мы становимся гостями на домашнем вечере у Мильгромов, где звучит музыка и молодежь рассказывает друг другу о знакомых молодых журналистах (а о ком же еще судачить в Одессе, как не о них?), например, о «бытописателе босяков и порта», который так влился в среду своих героев, что даму сердца называл «бароха», свое пальто - «клифт», часы - «бимбор», а взаймы просил так: «Нема «фисташек»?». Или о любителе декаданса: «Несколько мешало ему то, что он не знал ни одного иностранного языка; зато с русским расправлялся бестрепетно, и одну свою статью озаглавил: «У меня болит его голова».
«Ой, папа, не входи, я сижу у кого-то на коленях – не помню у кого»
Маруся Мильгром может на голубом глазу заявить и матери: «Побегу переоденусь, невежливо идти в парк с кавалером в блузке, которая застегивается сзади». Татьяна Коновалова в этой роли проявляет свои лучшие качества – она сама красива именно настолько, чтобы позволять себе эпатажные, впрочем, милые высказывания и поступки. Роковая барышня, «цветок декаданса», Маруся влюбляет в себя мужскую половину города, становится причиной самоубийства отвергнутого жениха, затем добропорядочной женой и матерью детей скромного аптекаря («фармаколог-фармаколух»), но роковая случайность (рукав, огонь, спиртовка) обрывает ее молодую жизнь («Жила-была одна девушка, и постоянно любила играть с огнем; вот и кончилось тем, что обожглась ужасно больно. Все»). А свои письма к Владимиру (и даже посмертное, не написанное, а пригрезившееся ему) Маруся читает словно с небес – трехметровые станки декораций возводят ее, «недорогую и захватанную», на пьедестал, ведь ей был дан невероятный запас нежности, излишний для жизни в нашем неласковом мире… Опять-таки не читавшие роман зрители (а для них все должно быть внятно!) не совсем поняли, что же приключилось на Марусиной кухоньке и в чем проявилось ее самопожертвование, ведь на сцене так и не прозвучали слова о том, что она потеряла дорогое время и не тушила на себе горящую одежду, так как выметала щеткой за дверь маленького сына (о ключе, выброшенном в окно, правда, говорится).

«Семочки» как символ единения

«По тысячам дорог Украины скрипят телеги, хохлы кричат на волов
«цоб-цобе», - это везут зерно со всех сторон к пристаням кормильца-Днепра, и жизнь сорока миллионов зависит от того, какие будут в этом сезоне отмечены в бюллетене одесского гоф-маклера ставки на ульку или сандомирку. Но и эти ставки зависят от того, оправдаются ли тревожные слухи, будто султан хочет опять закрыть Дарданеллы; а слухи пошли из-за каких то событий в Индии или в Персии, и как-то связаны с этим и Франц-Иосиф, и императрица Мария Федоровна, и французский премьер Комб, и еще, и еще. Обо всем этом они говорили не вчуже, не просто как читатели газет, а запальчиво, как о деталях собственного кровного предприятия; одних царей одобряли, других ругали, и о тех и других как будто что-то знали такое, чего нигде не вычитаешь». Не правда ли, как похоже на нынешних одесситов?
Или вот так о любимых всеми поколениями горожан «семочках»: «Символ плебейства, с презрением скажут хулители; но это не так просто. На десятой станции я видел не раз, как самые утонченные формации человеческие, модницы, директора банков, жандармские ротмистры, подписчики толстых журналов, отрясая кандалы цивилизации, брали в левую руку «фунтик» из просаленной бумаги, двумя перстами правой почерпали из него замкнутый в серо-полосатую кобуру поцелуй солнца, и изысканный разговор их, из нестройной городской прозы, превращался в мерную скандированную речь с частыми цезурами, в виде пауз для сплевывания лушпайки. Этот обряд объединял все классы, барыню и горничную, паныча и дворника; и должна же быть некая особая тайная природная доблесть в тех точках земной поверхности, где совершается такое социальное чудо, - где обнажается подоплека человеческая, вечно та же под всей пестротой классовых пиджаков и интеллектуальных плюмажей, и, на призыв дачного солнца, откликается изо всех уст единый всеобщий подкожный мещанин…». Говоря о спектакле, очень трудно удержаться от цитирования романа, и многие первые зрители признались: будем читать, очень вкусно и интересно!
Спектакль наверняка растащат на цитаты, введут классификацию «людей с белой памятью и с черной. «Черно-памятный или бело-памятный человек», дурак «летний или зимний», «пассивный или активный» («Первый сидит себе в углу и не суется не в свои темы, и это часто даже тип очень уютный для сожительства, а также иногда удачливый в смысле карьеры; зато второй удручающе неудобен…»). А еще будут цитировать фразы: «Почему нельзя человеку взять, да объявить себя грузином?», «Що ж, барыня, треба йихати до Палестыны!». Ну и, разумеется: «Дворницкое сословие стремительно повышалось в чине и влиянии, превращалось в основной стержень аппарата государственной власти», «Я боюсь: тут не бенгальским огнем пахнет, а динамитом». И эти милые цитаты хоть чуточку сплотят одесситов снова, как бы это ни было невыгодно политикам, все делающим для того, чтобы нас поссорить…

Следите за базаром, кабальеро!

Ну и нельзя, конечно, не заметить того, что должен был бы заметить завлит до премьеры. Заслуженному артисту Украины Геннадию Скарге достался персонаж «иудей Мотя Банабак» (криминальный герой похож на его же Беню Крика из «Заката», поклонникам будет приятно). В романе одеяние Моти описывается так: «на шее цветной платок, а штаны в крупную клетку», на голове же у этого «нахмуренного молодца» красуется каскетка – модная в ту пору фуражка-восьмиклинка с пуговицей наверху.
— Это что за тип? – спрашивает Владимир у Сережи. – Не сердитесь – но не сплавляет ли он барышень в Буэнос-Айрес?
— Вы, кабальеро, жлоб и невежда: те в котелках ходят, а не в каскетках, – отвечает Сережа.
Все хорошо, но ведь Мотя Банабак, с ног до головы облаченный в белое, носит щегольскую шляпу, а вовсе не каскетку. Тут простите, почти как в анекдоте про трусы и крестик, надобно либо каскетку пошить для персонажа, либо в реплике оную шляпой заменить.
А еще, конечно, актерам следует договориться, как они будут имя Игнац произносить, с ударением на каком слоге, а то одни делают его на первом, другие на втором, благо выбор невелик.
Вот на такие мелочи не хотелось бы отвлекаться во время просмотра прекрасного нового спектакля о старой Одессе, полного ностальгических ассоциаций (как «работает» мобильная сценография Григория Фаера – вообще отдельная тема, подвижные кулисы-своды напоминают то подвальные кабачки, то арку Ланжерона, то пролеты дверей богатого одесского дома, то надгробия старинного еврейского кладбища). Да что я вам буду говорить – идите и смотрите, и не говорите потом, что не видели…
Мария Гудыма, Петр Катин (фото)

timer.od.ua